Две чайные чашки из столовой стояли сейчас на широкой скамье из нержавеющей стали, сваренной из транспортировочного короба. Фляжка крепкой марсовки, благодаря дополнительной очистке во второй лаборатории приближенной к идеалу по вкусу и чистоте, сейчас была аккуратно убрана в нагрудный карман черной куртки Лебедева.
Последний раз майору доводилось так прятаться, когда ему было двадцать лет. Тогда  в Новосибирском студенческом общежитии на Университетском проспекте появилась дородная комендантша с повадками и голосом армейского старшины.  Со страстью, доходившей до степени клинической, она любила устраивать проверки на предмет алкоголя и курения в комнатах.
Лебедев улыбнулся, вспомнив ее. Сейчас майор уже мог улыбаться…
Он на секунду оторвал взгляд от планшета, по которому задумчиво водил сейчас стилусом, и коротко посмотрел на Нойманн.
Сто грамм марсовки сняли первый стресс. Но не настолько, чтобы он мог вести внятную и содержательную беседу.
В сознании Лебедева снова и снова воспроизводилось жуткое шипение блокирующихся дверей лаборатории, которое он услышал даже раньше, чем Сибилла повернула к стеклу лицо: побледневшее, но отнюдь не испуганное. Кажется, она обернулась и пробежалась пальцами по панели управления даже раньше, чем он сам распознал мерный писк аварийной сигнализации, предупреждающей о нарушении внешнего слоя скафандра биологической защиты…
Они оба некоторое время молчали, вслушиваясь в шелест воды в фонтане, периодическое жужжание миниатюрной поливочной машины и тепло алкоголя, разливавшегося по их сосудам. Молчание в обществе Сибиллы не выглядело напряженной случайной тишиной, которой требуется словесная шелуха. Это уникальное свойство своей начальницы майор заметил еще на Земле. Возможно, именно благодаря этой черте характера и еще нескольким проявлениям высочайшего профессионализма Нойманн, Лебедеву не приходило в голову оттачивать на начальнице свою крайне тонкую, но далеко не всегда добрую иронию.
Александр отложил на планшет, достал фляжку и отвинтил крышку. Даже не спрашивая, он разлил в чашки еще грамм по пятьдесят марсовки. От оранжерейной земли шел густой влажный запах. Он напоминал майору запах городских парков Москвы в конце марта – начале апреля.. На листьях небольших деревьев, помеченных ботаниками какими-то информационными знаками и таблицами, оседал влажный конденсат.
Удивительная женщина. Александр  виде сегодня ее прозрачные, стеклянные глаза через защитные стекла скафандра биологической защиты и окно изолятора. Она знала, с чем он работает сейчас. Но позвала Нойманн его с собой не потому, что волновалась за психологическое состояние испугавшегося сотрудника. Лебедев отлично знал, что настоящее одиночество всегда интуитивно ищет спутников. И зачастую не спрашивает, кто они. Кто не понимает этого – тот никогда не знал одиночества. Только уединение…
- Вот странно, Сибилла Лотаровна!
Александр взял в левую руку планшет, а в правую - чашку,  и внимательно рассматривал сейчас рисунок под разными углами,
– В ситуации, подобной сегодняшней, я не был ни разу. А сейчас я размышляю над тем, что именно я чувствовал в изоляторе. И понимаю, что это был не страх. Наверное, отчаяние. Но странное… Оказывается, отчаяние питается не паническим страхом того, что тебя ожидает. А мыслью о том, как же глупо и по-идиотски ты попался.
Лебедев усмехнулся и повернул к Сибилле свой планшет.
- Посмотрите, - улыбаясь, спросил он, - как считаете, стоит посылать это Нелю? Или он обидится?
На экране был изображен селезень, который поскользнулся на льду и вот-вот неуклюже шлепнется на бок. На доброй морде птицы, на удивление похожей на долговязого Паку, при этом застыло невероятно комичное и ошарашенное выражение.