Ареограф проморгал момент, когда подошла к Мендельсону американка с её неуклюжими словами утешения. Он просто отвернулся, а повернувшись уже вдруг откуда ни возьмись стояла она.
"Какая к чёрту разница, как там хоронят жмуров у вас мракобесов! Ты у нас и будешь придерживаться наших традиций!" - невольно слыша слова американки, злобно подумал он. Но вслух ничего не стал говорить, сейчас было не место и не время для ссор и склок.
Народ всё прибывал и Пака переключился на приветственные кивки и разглядывание прибывших. Сонливость одолела его и он с трудом удерживал себя от хорошего зевка во всю ширину. Но стоило ему только завидеть "разукрашенного" Минца, как вся сонливость слетела как осенний лист под порывом ветра. Нисколько не понижая голос, он воскликнул, ни к кому конкретно не обащаясь:
- Едрить твою налево, здорово его! Знай наших! - и тут же словно только сейчас заметив других присутствующих, добавил, сконфузившись:
- Извиняюсь за мой французский!
Тут же пришла мысль, что следовало первую фразу сказать на англицком языке, чтобы неруси ясно поняли его позицию, но как известно слово не воробей, поэтому он не стал ничего добавлять к своим высказываниям.
Вот что покоробило и задело за живое учёного, это то, как душевно и трогательно Коваль благодарил американцев за их визит.
"Значит нехристям наши приветствия, здоровканья за ручку, а своим хрен с маслом? Хорош начальник, бля, нечего сказать!" - недобро поглядывая на Коваля, подумал он, разумно не озвучивая свою мысль, позволяя себе лишь неодобрительно помотать головой.

Основная база. Столовая >>

Обычно шаги Сибиллы можно было услышать еще задолго до того, как она успевала войти в отсек. Она всегда передвигалась решительно и твердо, как будто приводя в движения не себя, а мир вокруг. Однако, сейчас все было иначе. Осторожно заглянув в отсек, немка вошла тихо, почти крадучись и скрываясь за спинами собравшихся и в тени на столько, на сколько это было возможно. Разумеется, ее появление не осталось незамеченным, но она вовсе не пыталась спрятаться. Все было совсем наоборот: она не хотела никого видеть и не хотела ничего слышать. Ей хотелось забыть обо всех, не думать ни о чем и поскорее покончить с этим. Ей хотелось, чтобы прятались все остальные. Впрочем, как и всегда, ее желания не совпадали с действительностью. Происходящее быстро проникало в ее сознание, внося нотку ядовитого хаоса в симфонию жесткого порядка. Она вздохнула.
На сколько Нойманн могла судить все были уже в сборе. Такое большое сборище на мгновение даже дезориентировало ее. Не шевелясь, она смотрела перед собой, пока стоявшие в отсеке люди превращались в настоящую толпу, где Сибилла была ее частью. Это было даже приятно, ощутить это почти забытое чувство, зависнуть на волне с окружающими и не о чем не беспокоиться. Можно было отключиться и предоставить инстинктам взять на себя контроль. Когда еще можно так расслабиться? Только в толпе, но увы не в этой. Все сильнее Нойманн ощущала рождавшееся внутри чувство тоски и скорби, которое отяжеляло ее.
Александр. Нет, он здесь был не причем. Лежащее в контейнере тело не было Александром, не было ученым или другом. Просто мясо и кости и ничего более. Все чем был этот человек исчезло, растворилось в бесконечной темноте, замерло в абсолютной тишине и наконец стало ничем. Ни прошлого, ни будущего – один только покой, к которому стремится все сущее в этом мире. Теперь у него не было ни памяти, ни личности, ни лица, ни даже имени. Один из вечного потока смертей, которые неизбежно следуют рождению и жизни. Еще один цикл закончился, еще одна вселенная схлопнулась. Так какое это имеет значение? Что такого важного в смерти конкретного этого тела? И почему Сибилла не могла смириться с этим?
Нойманн закрыла глаза. Как же все-таки глупо… На фоне гибели всей человеческой расы, женщина переживает смерть одного мужчины. Какая дешевая мелодрама. Простая человеческая примитивность. Неспособность контролировать себя. Отвратительная природа эмоций. Слабость, трусость, влюбленность. Бесполезные препятствия.

Далянова спокойно стояла у стены и, вроде, не предпринимала никаких попыток устроить провокации. Поэтому Чингиз решил, что хотя бы тут она не станет их устраивать. И отвлекся на минуту, обменявшись парой фраз с Игорем Ветлицыным.
- Как там медуза? Не бузит?
- Нет, мирная, - ответил Игорь. - Сейчас с Максой болтает. Мы записываем.
- С Максой? - переспросил Сунгуров, удивленно приподняв бровь.
- Ага. Судя по всему, вполне находят общий язык. То, что говорит кошка, мы так и не можем понять, потому что не фиксируем ее тип передачи информации, но по ответам медузы можем судить, о чем речь. Ну, это похоже на разговор детей. Только странных детей.
- Однозначно странных... У меня пока нет времени повозиться с вами, но, как только появится...
Чингиз не договорил. Потому что, несмотря на травму, Далянова оказалась на удивление прыткой. Вроде, стояла спокойно, и тут рванула к Ковалю, который появился в коридоре и подошел к американцам. Сунгуров сразу забыл про разговор и кинулся следом, зашипев:
- Стоять.
Откровенно боялся, что Далянова снова кинется в драку с американцами. Возможно, со стороны это смотрелось забавно - как будто квочка бросилась к своему цыпленку. Но никто не засмеялся, конечно. А Чингиз мгновенно вырос за спиной Лары, когда та обратилась с просьбой к начальнику экспедиции. Чингиз виновато посмотрел на него, но, раз уж упустил поднадзорную, уже сделать ничего не мог. Но был готов при любой попытке Даляновой проявить агрессию, или сказать что-то поганое, немедленно убрать ее отсюда. Просьба Лары не понравилась. Если Коваль сейчас ответит согласием, то придется и Чингизу одеваться и тащиться наверх. А он этого делать не планировал. Совсем нет нужды тратить ресурсы скафандров, если и так наверх выходит половина экспедиции. К тому же Сунгуров и немного боялся оставить станцию без своего контроля. Американцы были без скафандров, значит, на поверхность не собираются. И сейчас Чингиз побаивался, что, пока его тут не будет, на них еще кто-то может напасть. Ненавидела их не одна Далянова. Вон Нель тоже, не скрывая, ненависть и злорадство демонстрирует. Хотя ведь сидел с ними неделю в медблоке, и от него припадков национализма Чингиз даже не ожидал. Ан нет, вот они, никуда не делись. Вспомнилось и отвратительное поведение ареографа во время спасательной экспедиции, и, конечно, Ванька Малахов... Кто знает, может на станции найдутся и те, кто молча попытается причинить гостям вред. Но Чингиз уже четко понял, что ему придется постоянно быть настороже, и лучше с базы никуда не выходить. Не то, чтобы сам Сунгуров нежно возлюбил американцев, совсем нет. Но он был обязан обеспечивать мир и порядок на этой станции. Да и вообще понимал, что эти люди точно не виновны ни в войне, ни в потере связи с Землей. И сами являются куда большими жертвами обстоятельств, нежели русские на Марсе. К тому же есть указание начальника экспедиции о приеме их в команду.  Поэтому Чингиз будет  защищать американцев, и наказывать любых долбоящеров, которые помешают ему выполнять приказ и инструкции.
Сунгуров смотрел на Коваля, ожидая, что он ответит. И мечтал, чтобы этот ответ был: "Нет".

- Благодарю, - коротко ответила Лара с элегантной гордостью, которую она демонстрировала крайне редко.
Кивнув головой полковнику, она сразу же обернулась и наткнулась на испепеляющий взгляд Сунгурова, который нарисовался вдруг рядом, за спиной. Если до этого момента самодовольный капитан вызывал у нее лишь желание поиздеваться, то сейчас Лара почувствовала всплеск яркой внутренней агрессии. С запоздалым недоумением Лара поняв, что этот лишенный индивидуальности исполнитель приказов мог бы сейчас заткнуть ей рот или оттащить в сторону от американцев и командира, она возненавидела его сейчас настолько, что окажись у нее в руках оружие, наверное, она бы убила его в ту же минуту. Безразличные прикосновения его рук, которые хранило сейчас ее тело, стали ощущаться, как липкая грязь, и она уже мысленно подсчитала, сколько времени пройдет до того момента, когда она сможет смыть с себя омерзительные отпечатки лап тюремного надзирателя. За секунды воздух в легких Лары стал вдруг вязким и горячим. Едва не задохнувшись, она в панике перевела взгляд на газоанализаторы помещения. Но индикаторы на приборе мирно светились изумрудно-салатовыми огоньками, обозначая нормальный, пригодный для дыхания людей состав воздуха. Лара, сроднившаяся за долгие месяцы с оборудованием системы жизнеобеспечения станции, научилась чувствовать каждый процент кислорода, в первый раз ошиблась. Вся ситуация, да и эта случайная ошибка, изменила ход ее мысли. Она обернулась и слегка улыбнулась Ковалю.
- Одну минуту, Владимир Маркович. Я только выпью лекарство.
Лара открыла небольшую бутылку воды, принесенную с собой, отпила глоток и всыпала в нее концентрированный обезболивающий порошок. Морщась, Лара торопливо глотала горьковатый, молочного цвета препарат, одновременно рассматривая собравшихся людей. По взглядам некоторых инженеров легко читалось, что они пока еще не успели близко познакомиться с «приемными детьми». Лара аж поперхнулась мерзкой на вкус смесью от такой дикой формулировки, воссоздав эту фразу в памяти. Почему же Коваль сразу заговорил о верности? Командир осведомлен о ее сомнениях? Или помещение гауптвахты прослушивается? Или Сибилла просто передала ему содержание их разговора?
Нель был единственным, кто недвусмысленно указал на свое отношение к американцам. Глядя на ареографа, Лара хмуро усмехнулась. Хороши же они оба! Что она со своей спонтанной резкостью: не смогла сконцентрироваться и ударить прицельно и висок. Что Пака – мастер художественного свиста в пустоту. Одна Сибилла, появившаяся несколько секунд назад в помещении, была здесь продуманным и тонким политиком. Лара подумала, что ум этой немки настолько изощрен, что даже если она соберется крикнуть вдруг «Пожар!» посредине огромной толпы людей, то задавят в ней только тех, кого Нойманн окажется выгодно иметь убитыми. Но сейчас она явно не собиралась кричать про пожар. Лара бы могла поспорить, что Сибилла хочет плакать. И никогда в жизни не стала бы спорить с тем, что Нойманн не заплачет на людях…
Короткий путь в раздевалку лежал мимо Анисимовой и Неля. Остановившись возле Марго, Лара сказала:
- Маргарита, спасибо за помощь. Я выпила два пакета твоего порошка, перебинтовала сустав и немного походила. Болит, но терпимо, так что на поверхности справлюсь. Не волнуйся за меня.
Затем, переведя взгляд на Неля, Лара холодно попросила:
- Пака Йибуевич, я на таких синяках, как видите, специализируюсь, и талант мой уникален и интернационален. Пожалуйста, имейте это в виду до окончания похорон. Если вас не очень затруднит просьба быть серьезным в такой момент.
Сказав это, Лара развернулась и, едва заметно прихрамывая, ушла в раздевалку.

Нелю потребовалась пара секунд чтобы распутать все хитросплетения построения фраз Даляновой. Та уже удалялась и Нель не стал кричать ей вдогонку, а крикнуть хотелось многое. Как короткие фразы девушки вместили в себе и бахвальство и иронию и угрозу, так и Нель хотел бы кратко выразить своё восхищение поступком, тревогу за её драгоценное здоровье и усмешку, как бы говорящую, что ежа голой жо не напугать. Провожая Ларису глазами, он подумал: "Такая миниатурная, а врезала так, что мало ему не показалось. Действительно талант. Но в чём то она права - всё таки тут похороны, а не просто вечорка."
Отвлекаясь от своих мыслей, он вновь воззрился на американцев, теперь молча сверля их взглядом.

Эврам ничего не понял из речи начальника экспедиции, но судя по тону, это была традиционная прощальная речь. В Штатах обычно ее говорит священник. Просить переводить кого-то он постеснялся, подумал, что это будет неуместно, и может показаться оскорбительным. От общей атмосферы и долгого стояния Минца замутило, и он старался часто сглатывать слюну, чтобы его не вывернуло прямо тут. Неприятны были косые взгляды. А человек, который говорил мерзости еще на американской станции, сейчас сверлил глазами Эврама, как будто он был виноват в смерти Александра. Так, во всяком случае, казалось. Минц намерен был сразу уйти в медблок и упасть в кровать, как только церемония в коридоре закончится, и люди пойдут на поверхность. А пока пользовался любезностью Честера, цепляясь за него, чтобы еще и не свалиться тут в обморок. Это было бы совсем уж скверно.

Аркадий наблюдал за происходящим вокруг, пребывая в несколько отстраненном состоянии сознания. На возглас Неля нахмурился и осуждающе посмотрел на него. Он знал о русофильстве Паки, но не думал, что все так запущено. Со стороны человека, который сам не был русским, это выглядело странно и неприятно. Ведь карелы, откуда "росли" корни Неля, это -  финно-угорский народ. Конечно, в России все племена обрусевшие, и сам Мендельсон чувствовал себя больше русским, нежели евреем, но все же выпад Паки был ему неприятен. К чему на похоронах-то такое делать? США тут всем любить не за что, это очевидно. Но трех несчастных астронавтов зачем же так гнобить? Им и так досталось "не дай Бог". Аркадий ни за что не захотел бы оказаться на их месте. И, кажется, на русской станции это все понимали. Или хотя бы помалкивали. Мендельсон подумал о том, это ж сколько злости в себе Нель копил, и терпел, пока неделю был вынужден сидеть запертым в медблоке вместе с американцами?.. Война на Земле всех изменила, но ареографа особенно. И ведь до появления тут американцев эти изменения не были заметны. Из милого недотепы Нель превратился в злобного националиста, эта трансформация сразу изуродовала его в глазах Мендельсона. Интересно, он своих тоже ненавидит за то, что некоторые из них "не очень русские"? Вон Коваль и Клименко - с украинскими корнями, что очевидно из их фамилий, Нойманн - русская немка, предки которой, возможно, были поволжскими, сибирскими или казахскими. О Мендельсоне и Сунгурове и говорить нечего - оба вообще не славяне (хотя у обоих могли быть родственные линии в далеком прошлом в хазарском каганате). Ну, и сам Нель, чья кровь по ДНК ближе к венграм, финнам и северным народам, нежели к этническим русским. Вся экспедиция - смесь разных народов и культур, объединенных одним языком, одной страной и одним делом. Нарочитое показное русофильство в агрессивной форме здесь может задеть многих.
Аркадий уже хотел осадить Неля и призвать его вести себя прилично, но его опередила Лариса Далянова. Мендельсон не слышал, что она сказала ареографу, но, судя по ответу Паки, как раз осадила. Аркадий посмотрел на американцев. Те стояли хмуро, кучкой, с такими лицами, будто понимали все, что тут говорится Впрочем, взгляды могут говорить гораздо больше слов. А Нель еще и бесцеремонно уставился на гостей, не скрывая дурного к ним отношения.
- (анг) Не обращайте внимания, - сказал Мандельсон американцам. - Люди убиты горем, в такие моменты они могут порой творить то, о чем потом сожалеют. Горе ведь проявляется не только слезами и скорбью, но иногда и немотивированной агрессией. Вы все равно молодцы, что пришли.
Коваль и своими действиями подтвердил слова Аркадия, поблагодарив американцев за то, что они присоединились к прощанию с погибшим. Потом произнес краткую речь, предложив желающим тоже высказаться. Мендельсон чувствовал потребность что-то сказать, но горло тут же перехватило, и как будто все мысли и способность к связной речи куда-то делись. Но Аркадий все же шагнул в центр узкого коридора, встав рядом с Ковалем.
- Я хочу сказать, - сдавленно произнес он, и в глазах его набежали слезы. - Шура был моим другом и коллегой. Он был сложным человеком, но простые, наверное, и не попадают на Марс. Человек, добившийся всего в жизни сам, своими силами, своим умом, своей выдержкой. Несмотря на его кажущуюся холодность и особенности профессии, он был очень... добрым человеком. Потому что он всегда мог понять другого. Мы не всегда умеем это. Потому что это самое трудное - понять человека. Пусть не всегда простить, но понять и принять кого-то - это уже великое искусство. Шура это умел. Жизнь и люди принесли Лебедеву немало печалей. Если кто не знает, он вырос в детдоме. Однако стал светилом науки России и, не побоюсь такого заявления, всего мира. Если бы не специфически характер его работы, то он мог бы стать неоднократным Нобелевским лауреатом, я в этом уверен. Он не должен был уйти... Я очень...
Мендельсона слезы начали душить уже конкретно. Он боялся сейчас откровенно разреветься.
- Шура, прости меня... За все прости, - сдавленно произнес он после несколько затянувшейся паузы. - Я сохраню память о тебе и твой геном. Сохраню ту программу Всевышнего, ту Божью искру, которую он заложил в тебя. А когда мы встретимся на той стороне, у нас будет много времени, чтобы обсудить нестабильность искусственных бактерофагов, проблемы корректной трансдукции, косяки СИАЦ,  или... возможно, что-то более запредельное и значимое в мироздании. Покойся с миром, Шура, пусть тебе там будет хорошо и не скучно. А я буду очень по тебе скучать.
Мендельсон все же не смог сдержать слез: наклонив голову и прикрыв глаза рукой, он шагнул назад, на то место где стоял. Носовой платок в карман скафандра он не догадался положить, поэтому утирался просто рукой.

Анисимова подошла к Чингизу и явно хотела что-то сказать, он уже наклонил голову к ней, готовый слушать. Но тут начал произносить свое прощальное слово полковник Коваль, и диалог не состоялся. Но когда глава экспедиции закончил речь, Маргарита  шепнула Сугурову:
- Если Даляновой будет плохо после прихода с поверхности, отведите её ко мне, пожалуйста.
Чингиз хмыкнул.
- В последнее время обычно бывает плохо тем, кто вокруг Даляновой, - тихо заметил он. - Но я вас понял. Хорошо.
Далее слово взял Мендельсон, и его речь была куда более эмоциональной, нежели суховатое прощание Коваля. Чингиз был не особо близок с Лебедевым. Вернее, он относился к нему с должным уважением, конечно, но не лучше и не хуже, чем к остальному персоналу станции. Однако слезы Мендельсона были понятны, ведь он работал вместе с умершим. Они и на собраниях обычно рядышком садились и что-то там свое всегда потихоньку обсуждали. Примерно так же Чингиз скорбел о Ване Малахове, с которым работал в непосредственном контакте в инженерной группе. И тут Сунгурову страшно захотелось, чтобы все уже быстрее закончилось. Эти смерти и похороны - одни за другими. Слишком много траура в последнее время. И слишком много проблем. Не считая одной общей на всех большой беды - Земли, о которой люди старались не говорить, чтобы не делать себе же еще больнее. А вот в такие моменты, когда приходилось хоронить членов и так немногочисленной экспедиции, как-то вылезали на поверхность и начинали душить все проблемы разом...

Сибилла открыла глаза только когда Владимир начал произносить свою речь. Беспомощный и жалкий, он навряд ли был готов к такому и слушать его было неприятно. Пока он говорил, она гадала, сам ли он написал свою "проникновенную" речь или она была приготовлена для начальника экспедиции специалистами в Роскосмосе? А может он приготовил ее сам еще когда они отправлялись на Марс? Впрочем, навряд ли - Коваль был не таким. Он не притворялся (если вообще обладал этой способностью) и переживал все эти события возможно острее других. Но сейчас от этого не было совершенно никакого толку.
Слова Мендельсона подействовали на притихшую немку сильнее, так, что ей даже пришлось отвернуться и не смотреть на него. Сибилле было тяжело, она все еще злилась и не могла простить его, хотя понимала и сочувствовала Аркадию. Возможно он был единственным кто действительно знал Александра, кто имел право о нем так говорить, однако даже сейчас это было неважно. В нужный момент он оказался бессилен и так же бесполезен, как и другие. Теперь он был не более чем напоминанием о том, что Нойманн потеряла, и что у нее осталось.
Вскоре Мендельсон закончил, но все это длилось слишком долго. Собравшиеся не особенно торопились высказаться и терпеть это становилось все труднее. Сибилла уже хотела выйти вперед, но в этот момент появилась Лара. Только сейчас она поняла, что девушки не было в коридоре, хотя Нойманн была практически уверенна, что видела ее. Было не трудно догадаться, что она отходила, чтобы надеть скафандр, очевидно собираясь участвовать в погребении вместе с остальными. Сама немка не видела для себя в этом смысла, как и во всей этой церемонии. Появление Даляновой, ее болезненный и измученный вид заставили Сибиллу на мгновение замешкаться, хотя она успела выйти из-за спин техников и встать в первых рядах.
Слова Лары еще больше ослабили Нойманн, особенно когда та посмотрела на нее. Спрятаться уже было некуда, и она сильно испугалась, что не выдержит и ее просто сломает. Она даже не знала, что сделает, но почувствовала себя так плохо, будто она сама умирала в эту секунду. Тело отказывалось подчиняться и казалось, что она вот-вот загорится или обратиться в камень. Она не знала, что с ней происходило, но изо всех сил старалась держать себя в руках. Немка поняла, что не знает о чем ей говорить. Она всегда старалась держать людей на расстоянии и сейчас наконец осознала, что это не позволило ей узнать Александра. После всего для нее он так и остался незнакомцем. Наверно именно это пугало ее больше всего, ведь она теперь никогда и не узнает его. Но зато так будет проще его забыть. Лара была права: Нойманн жалела совсем не Александра, а себя…
Когда в коридоре снова повисла тишина, Сибилла уже не думала о том, что происходило вокруг. Она подошла к контейнеру. От свойственной ей энергичности не осталось и следа и она выглядела мертвецки уставшей. Положив руку на контейнер, она как будто остановилась отдохнуть. Медленно и внимательно осмотрев всех присутствующих, она не знала, что ей делать. Ей следовала придерживаться плана, но сейчас она не могла об этом думать. Сглотнув, она все-таки нашла силы, чтобы выдавить из себя пару слов. Хотя она могла ничего не знать о жизни Александра, она знала почти все о его смерти и не могла об этом промолчать.
– Александр Дмитриевич умер напрасно. Его гибель невозможно объяснить или оправдать… Ее можно было предотвратить… – немка посмотрела на Коваля, – Наше бессилие убило его.
Сибилла молчала еще какое-то время – она сама не поняла сколько – и после быстро пошла прочь. Протиснувшись через ряды собравшихся и быстро скрывшись из поля их зрения, она направилась в сторону своей лаборатории. Однако, пару раз повернув за угол и пройдя в общей сложности не больше пятнадцати метров, она остановилась, прижалась спиной к стене и закрыла лицо руками.

>> 2-я лаборатория

Отредактировано Сибилла Нойманн (2015-08-09 17:39:36)

Едва Сибилла произнесла свои слова, как внутри у Мендельсона как будто разом лопнули натянутые до предела невидимые струны-нервы. Все, какие были... Он замер с мгновенно посеревшим лицом, глядя на Нойманн остекленевшими глазами. Он сам знал, что был виноват в смерти Шуры, и жрал себя за это постоянно. Только постоянная кутерьма в медблоке последней недели давала ему возможность не думать, и не сходить с ума из-за этого. И даже как-то боль поулеглась немного. А тут Сибилла точечно напомнила Аркадию, что он прошляпил возможность спасти друга, пропустил нужный момент. И, хоть они с Маргаритой потом сделали все, что могли, было уже поздно. Аркадию показалось, что у него даже слезы в глазах сейчас замерзли. И все внутри стало холодным и жестким, как лед в контейнере, и как марсианская поверхность, ожидавшая сейчас Шуру с открытой пастью могилы... Нойманн сказала это, повернулась и ушла. Аркадию же казалось, что она проткнула его, как букашку, булавкой, пригвоздив его виной, и заставляя медленно умирать самого за то, что он не сделал для Шуры. И Мендельсон не мог сказать, что это несправедливо. Потому что был виноват, и этот камень на его душе останется навеки.
Заговорила Лариса, и Аркадий перевел взгляд на нее. Но как будто сквозь прозрачную стену слышал ее слова. "Она права, - мысленно ответил он Даляновой, потому что губы и горло отказывались сейчас шевелиться. - Он совершенно права. Но только в одном, что виноват в его смерти я... мы... Но не в том, что он умер напрасно."
Руку Аркадия медленно скользнула в карман, где лежал новокаинамид. Так часто принимать его было опасно. Но Мендельсон чувствовал приближение приступа. Не вынимая руку из кармана, он прямо там выдавил из блистера таблетку, потому что на него сейчас все посмотрели. Но как только люди отвели взгляды, он тут же сунул лекарство в рот. Запить было нечем сейчас, и он принялся осторожно жевать горькую пилюлю, глотая его вместе со слюной.

Айрин отвлеченно смотрела на все происходящее. Она не вслушивалась в слова людей, которые говорили то по-английски, то по-русски. Девушка старалась стоять со скорбным лицом, чуть опустив взгляд. Но всячески избегала мыслей о смерти. И не потому, что не хотела думать о Лебедеве или не уважала чувства и слова русских астронавтов. Просто внутри ирландки было много смертей, которые она пока не могла пережить и если она сейчас позволит себе расслабиться, то не справиться с этим "напором". Пережить их все равно придется. Но позже. Когда Минцу станет лучше или когда на русской базе найдется кто-то кто сможет выслушать и поддержать. Слезы и терзания молодой эмоциональной девушки, тяжелый груз для собеседника. И сейчас не самое удобное время для проверки людей на "грузоподъемность".
Рядом стоял Мендельсон, который стал уже почти близким для американки и она посматривала на него, все еще не находя нужных слов чтобы поддержать. Когда его лицо посерело, Гриэн испугалась. Она даже чуть дернулась к нему, опасаясь что мужчина упадет.
- Док, держись, - оказавшись совсем близко зашептала О`Хара. - Иначе я тебя буду держать. А тебе это может и не понравиться.
Но похоже Аркадий не слышал слов американки. или сделал вид, что не расслышал. Просто достал таблетку и продолжил стоять. Айрин беспокоилась за него. Очень. И если бы тут было поменьше русских, враждебно глядящих на американцев, девушка насильно бы утащила Мендельсона в палату и уложила в кровать. Несмотря на сопротивление и похороны его друга. Одних похорон на сегодня достаточно, считала она. Но сдерживаясь продолжая стоять, понимая что если схватит сейчас Аркадия, то может заработать синяк побольше чем Эврам. Невозможность действовать грызла Гриэн изнутри и она начала чуть нервно постукивать пальцами по своей ноге. А когда Мендельсон решил выйти на поверхность, О`Хара даже дернулась за ним, чтобы остановить но не рискнула. Смотря как русские в скафандрах уходят в гараж, девушка лишь подумала: "Дурак ты Док. Дурак. Обязательно возвращайся". После этих мыслей в горле появился ком и американка почувствовала, что сейчас все-таки сорвется и заплачет. Чтобы это предотвратить Айрин подошла к Сунгурову, который все еще стоял в коридоре и заговорила о делах. Он вроде мужчина морально крепкий и способен думать о работе даже в такой момент. Обязан.
- Чингиз, - заговорила О`Хара оказавшись рядом с мужчиной. - Мне нужен мой планшет. Вернее оба моих планшета, которые были при мне во время прибытия на русскую базу. Когда я могу их получить?

Чингиз, который стоял перед панелью связи и смотрел церемонию погребения на его экране, повернулся к Айрин, когда та подошла к нему и спросила о планшетах. Озадачился, чуть нахмурившись.
- (анг) Я не забирал ваши планшеты, - ответил он. - И уверен, что никому другому на станции они не нужны. Они же ваши, а тут не принято что-то брать без спроса. Если вы сами не забирали планшеты из медблока, то, полагаю, они где-то там и лежат. Или сами поищите, или попросите Маргариту Ивановну отложить, если она во время уборки в палатах наткнется на них. Кстати... я хотел бы пообщаться с вами и мистером Делсоном. После того, как завершатся похороны, и я освобожусь. Найдете для меня полчасика?